Действующие лица и исполнители:

Режиссер — главный режиссер Лицейского театра

Вадим Станиславович Решетников.

Актер — актер Лицейского театра Вениамин Скосарев

Зритель — всепокорнейше ваш автор этих заметок.

Предисловие к эпиграфу

Всему дОлжно быть свое время и место. Песчинка, попавшая в механизм, образует катастрофу. Песчинка в пустыне имеет боль­шой шанс не образовать ничего. Песчинка, попавшая в раковину, образует жемчужину.

Долго и безуспешно пытаясь подступить­ся к этой статье, никак не мог найти для нее ту самую песчинку. И недавно случилось то самое — время и место. За чашкой чая, по­здним вечером, у телевизора — с умным Ки­селевым и его фильмом о Ю.В.Андропове.

• Я Вам так благодарен! Ведь Вы спас­ли моих детей!
• ???
• Вы не приняли их в театр!

(Из беседы Ю.В. Андропова с театральным режиссером Ю.Любимовым)

 

Пролог

Ребенок, объявивший желание быть те­атральным актером, как показывает практи­ка, редко может рассчитывать на безоговорочное одобрение родителей. Ребенок -суть неиспорченная, полная фантазий и ро­мантических идеалов. Родители — суть при­земленная, постигшая жизнь, полная забот о хлебе насущном и о благе чада родного в том числе и в первую очередь. Родители знают — артисты на этот самый хлеб насущ­ный не заработают; да и то сказать, что же за ремесло такое — лицедейство? Деяние лицом. Т.е. — не руками. И даже — не голо­вой. А лицом. Разве это сложно? Играть роль! И для чего? Спектакль — вымысел, ча­сто с действительностью ничего общего не имеющий. Деревья из картона, еда из папье-маше. Бриллианты из стекла. Бутафория — от начала и до конца. Роль – воплощение надуманных умствований режиссера. Тоже мне — Станиславский, кукловод живых ку­кол. Коллизии веков ушедших — что за дело нам, сегодняшним, до них, созданных фан­тазией и пером жившего неведомо когда Вильяма нашего Шекспира? Наряженными в доисторические костюмы биться всхлесть, аки дартаньяны, шпагами — ради чего? Вы­мысел, оживленный усилиями этих откро­венно не нормальных. На потеху таким же не нормальным — какой нормальный пой­дет в театр? — зрителям. Какой нормальный будет рыдать над убитым (- Бах-бах, я тебя убил!) героем, который встанет и уйдет из­бавляться от грима, едва закроется занавес. Какой нормальный поверит, что вот это количество раскрашенного реквизита — инте­рьер всамделишного рыцарского замка?

Всякий нормальный понимает — это все понарошку. Вымысел. Неправда.

Ложь.

И театр — психушка, место, где нормаль­ных нет. Взаправду страдать над вымыслом могут только ненормальные. Зная, что все происходящее — спектакль, что по оконча­нии все — актеры, режиссер, зрители — по­едут домой, может даже в одном — предпос­леднем — автобусе, возвращаясь в эту — ре­альную, настоящую, с заботами и хлебом насущным — жизнь.

…Вы спасли моих детей…

 

 

 

 

Действие 1-е. Режиссер

Художник рисует пейзаж, мимо в «мерине» проезжают двое «новых

русских»:

-…Гляди, Вован, как мужик без «полароида» мучается.

• В чем кайф воплощения вымышлен­ного сюжета на сцене?
• Вопрос ставится некорректно. Если мы считаем, что роль искусства — фотографи­рование, то я согласен, это ложь, потому как прототип говорил не то, что говорит испол­няющий его на сцене герой. В этом смыс­ле — это идеальная ложь. Но!.. Для чего существует театр? Чтобы врать? Сомневаюсь. Я думаю, что существуют некие истины, ко­торые могут быть приоткрыты только худо­жественным образом. Не математическим, не фотографическим. А именно тем, что на­зывается «Искусство». С одной стороны, де-факто, это ложь. С другой стороны, с моей точки зрения, задача театра, задача любого искусства — попытаться приоткрыть завесу над Истиной, над тайной, которая прибли­жается к Абсолютной Истине. Я не говорю, что они, артисты, своими действиями откры­вают ее, но они стремятся это сделать свои­ми средствами. Иначе абсолютным артистом мог бы быть любой человек, умеющий пре­красно лгать. Опыт говорит совсем наобо­рот. Люди, прекрасно врущие в жизни, как правило, плохие артисты. И это я не приду­мал. Это совершенно железное жизненное наблюдение. В самом деле, то, чем мы за­нимаемся, с точки зрения человека ограни­ченного, непонимающего ни функций, ни нужности того, что является театром, дей­ствительно несерьезно. Если же подумать, почему с древних времен, несколько тысяч лет существует театр… Вероятно в этом есть некий, может даже эзотерический смысл, может быть — это поиски той Истины, кото­рую сложно выразить в цифрах, формулах. Может быть, есть Нечто, к чему человек дол­жен стремиться, и то, что он подсознательно называет Абсолютной Истиной. Вот моя точка зрения.
• Каковы тактические и стратегичес­кие задачи Театра?
• У каждого театра есть свои, сформули­рованные или несформулированные, но су­ществующие на уровне подсознания зада­чи. Я могу говорить только о своем театре. Задача НАШЕГО театра — в тех двух векторах, которыми мы отличаемся от нормального ре­пертуарного театра. С одной стороны это внутренняя работа с теми, кто приходит сюда
  для того, чтобы быть артистами или чтобы просто приобщиться. Я не люблю слова «вос­питание», это — приобщение этих людей к нашему делу. Это очень важная задача. И вто­рое — это наши отношения со зрителем. Лю­бой театр, если говорить универсально, дол­жен учить человека любить и верить в Доб­ро. Потому что не верить в Добро можно не учить, оно само приходит. А вера, любая вера — Бога, Добро, Любовь — это всегда то, что нужно заслужить. Внутренне заслужить. И театр должен своими средствами задевать какие-то струны в душе человека, которые могли бы помочь ему в этом деле. Вот такая осторожная формулировка. И если у челове­ка на спектакле были слезы… Вот он выхо­дит из зрительного зала и… Я вижу, у него другое лицо. Но, пройдет 20 минут, час, сут­ки — лицо вернется. Но если он не будет пе­реживать — оно у него другим не станет! Вос­питывать душу — это, вероятно, несколько
  сложнее, чем воспитывать тело. Мышцы мы можем нарастить относительно быстро, а вот
  душа, почему-то считается, раз — и завтра, образно выражаясь, одной рукой 200 кг жать
  будем. Т.е., театр здесь может выступать толь­ко лишь как катализатор, как помощник, как
  провокатор, если хотите — но только в тех случаях, когда душа человеческая подготов­лена. На Востоке говорят — негоден и даже преступен учитель, говорящий не по разуму ученика. Театр не должен на себя очень мно­го брать. Но он должен точно знать, чтобы он хотел сделать. И что он может.

 

 

 

Действие 2-е. Актер

Я не признаю слово «играть». Пусть

дети, играют. Актер должен жить.

Ф. Раневская

• Зачем тебе нужно, чтобы вот от этого твоего «бах-бах, я тебя убил» зри­тель в зале схватился за сердце?

Если за весь спектакль, пусть он будет лажовый, но я хоть раз попаду ему в душу, если я его зацеплю, и если я буду иметь в виду ту созидательную энергию, которую имел ввиду автор произведения, которую подчеркнул режиссер и которую еще и я уло­вил и, вдобавок, закинул зрителю, то эта цепочка сработает… Как гирлянда сработа­ет! Это просто засияет, загорится и будет то, что нужно!

-… Так почему же тебе все-таки важ­но, чтобы зрители — тебе абсолютно не­знакомые, разные, симпатичные тебе и не очень — чтобы их зацепило то, что ты делаешь на сцене? В чем фишка-то?

— Если бы я знал — я бы, наверное, с Буд­дой разговаривал бы, а не с тобой… Это что-то такое… Словами не скажешь, оно не из букв состоит, это точно…

 

Действие 3-е. Зритель

— Шура, восстановите, пожалуйста, статус-кво!

Балаганов не знал, что такое «статус-кво», но он ориентировался на интонацию.

 

Было однажды небольшое, малозамет­ное событие — после спектакля я задержал­ся в зале, чтобы переждать суету в гардеро­бе. И, оглянувшись на опустевшие ряды, за­метил неподалеку примечательную пару. Он — типичный «браток», гроза отличников и ночной кошмар учительниц в прошлом, ныне — преуспевающий, одетый — не в треники с кроссовками! — а в не одну тысячу долларов стоящий костюм. С перстнями, «гимнастом» — в общем, очень узнаваемый персонаж. При нем — она. Упакованная, с ногами, как полагается, от ушей, тоже не са­мого выдающегося интеллекта дамочка. Ни­чего необычного, и даже ее чуть опухшее личико и чуть поплывшие глаза — не повод, чтобы об этом упоминать, все-таки спек­такль, помнится, был с довольно напряжен­ным и очень драматичным сюжетом. Меня поразил именно «браток», сам факт появле­ния его в зрительном зале. Видимо, подсоз­нательное понимание — ходить, «как люди», в театр, приобщиться к культуре — надо. И одновременно — некоторое удивление от осознания явно неожиданного чувства; он ЧТО-ТО ПОЙМАЛ, уловил, нашел в этом. И действительно — изменившееся лицо, что-то понявшего и даже (с отчетливым непонима­нием причин) счастливого этим обстоятель­ством.

Та самая песчинка?

Я вполне допускаю, что они могли даже не знать слова «реквизит». Но, безусловно, понимали они все эти два часа — и про кар­тон из которого деревья, и про стекло, из которого бриллианты. И про героя, кото­рый — «бах-бах»…

Но — переживали, плакали, СОЧУВСТВО­ВАЛИ…

В этом странном заведении, где на сце­не — созданный фантазией автора и режиссера, игрой актеров, умением бутафоров -вымысел. Понарошку. Неправда. Ложь?

С ненастоящими слезами на сцене.

Но, почему-то, настоящими — в зале.

Может именно здесь — нормальный мир? А снаружи — психушка?

Если Вы, читатель, желали от меня по­мощи и подсказки в понимания Театра — ду­маю, что я не оправдал этих ожиданий. По­тому что и сам этого не постиг. А если бы постиг, то, наверное, мог бы свободно бесе­довать с Буддой. Прогуливаясь по воде.

Я лишь надеюсь, что эти строки — пес­чинка в раковину Ваших размышлений.

 

 

Эпилог. Режиссер

— Если представить себе, что эта статья может помочь Вашему театру, чтобы вы хотели сказать? Я, безуслов­но, не обольщаюсь, но вдруг, все же, у кого-нибудь, принимающих решение, хотя бы на пять минут «изменится лицо»?

— Сейчас театр находится в том положе­нии, что при всем том, что у нас сейчас есть, я хотел бы только одного: не очень часто думать о деньгах. Потому что после того, как ты, грубо говоря, напобираешься, выходить на репетиции в четвертое измерение — сложно! И вот если бы можно было людям, которые искренне хотят заниматься творче­ством, не очень думать о деньгах – светлее мечты у меня на сегодняшний день нет. Мне кажется, все остальное — приложится.

Саид Абишев

«Максимум», ноябрь 2000 г.