Мэтр приехал чуть усталым. Земляки помнят и любят. А потому все норовили по­говорить: про Москву, про съемки, про поли­тику. А то и вовсе — за жизнь. В Лицейский театр Михаил Алек­сандрович вернулся, побывав в «Галерке». «Галерка» понрави­лась. Но Лицейский, похоже, даже Ульяно­ва удивил. Поэтому свой разговор на встрече в театре он на­чал как раз с этого удивления: Омск — не такой уж большой и театральный город. А надо же — восемь теат­ров, и актеры зарплату получают. В соседнем Красноярске, напри­мер, артисты местных театров не видели ее уже год. За Омск мэтр от души порадовался и погордился. Отговорив положенное о Москве, про театральные стра­сти и проблемы, мы-таки свернули мэтра к главному — разговору «за жизнь».

болезнь. Сопротивляться этому может только сильный человек, который знает, чего он хочет, или человек, абсолютно равнодушный ко всему.

Куда убежишь от этого — только в себя. Как-то я был в Китае. Там был какой-то праздник и гуляли люди. Возле Янцзы такой широ­кий бульвар. И в одну сторону идут миллионы, в обратную — мил­лионы. Я оглянулся: в одну сторо­ну масса людей в белых рубаш­ках, черных шляпах, в другую — масса. Я просто стал задыхаться. И тут я увидел старика, который сидел поодаль от бесконечной массы людей. Сидел, как обычно сидят китайцы, на корточках. Было видно, что он погружен в самого себя. Он не видит и не слышит, что творится вокруг. И вот эта сосре­доточенность, взгляд в себя нам сегодня нужны.

Возьмите театр. Раньше Осту­жев сыграл Отелло — об этом писа­ли многие годы, Лира сыграл Михоэлс — об этом тоже долго писа­ли, анализировали, книги сочиня­ли. А сейчас как-то ни одной такой работы, на которой бы останови­лись. Встретились, посмотрели, ага, у Марка Захарова ничего. Ни­чего? И побежали дальше. А что значит «ничего»? Мы же даже не пережевываем, не прочувствуем. Никакого потрясения не происхо­дит. Мы несемся, как сумасшед­шие, как в гонке «Формула-1», где обязательно разобьешь голову, если не остановишься. И — ничего не успеваем: ни прожить, ни про­думать, ни прочувствовать, даже просто посидеть. Мы водку стали пить на ходу. (Смех в зале).

И я не вижу способа, как это пе­ременить. Волчок жизни запущен. Теперь только сам, если у тебя для этого есть мужество отказаться от чего-то, мудрость не согласиться с чем-то, мужество не быть в тусов­ке, мужество не всегда быть руко­водящим деятелем. И так далее. Это дает если не успокоенность, то по крайней мере передых.

В нашем актерском мире те­перь тоже многое иначе. Нет у мо­лодых такого взгляда на старших, опытных снизу вверх, как было у нас. Нет, это не было подобострас­тие, уважение. Сейчас иначе. Мо­лодые быстро набираются мастер­ства, рукоделия. Кино, театр, кон­церты — это все их быстро формирует. Они становятся мастерами, молодыми, но мастерами. Но есть какое-то холодносердечье в сегод­няшних. Они не признают никаких авторитетов, ни политических, ни педагогических, ни актерских. Я не знаю — хорошо это или плохо. Сей­час молодые актеры умны, многие талантливы, растерянные и — бегу­щие постоянно в этой проклятой беготне. Я смотрю на этих моло­дых. У них есть одно: они должны добывать деньги. И они добывают. Всеми правдами-неправдами. Ка­питалистический импульс зажига­ет наши моторы, мы несемся по жизни, мы стали не хуже, не лучше, но мы стали холоднее.

Мэтр еще долго говорил о театральном мире и о Москве. Пользуясь его приездом, мы по старинке стали склонять его к земляческим симпатиям. А что, если утвердить премию вашего имени. Мэтр шутя, но строго от­резал «Нет, рано. Пока еще жив…» А что, если наших луч­ших актеров того же Лицейско­го театра к вам на стажировку в Вахтанговский? Такой вопрос слишком серьезный, чтобы от­вечать сейчас. Не могу сказать «да, конечно», а потом забыть, как это иногда делается. Надо подумать. Это — большой труд…

И еще мэтр жалел, что не смог посмотреть спектакли ом­ских театров. Что пора улетать. Улетал он не с пустыми руками, увозил с собой кусочек старого планшета сцены Омского дра­матического, который есть у всех актеров нашей драмы. Встреча подходила к концу. К мэтру подлетели лицейские ак­теры и еще добрых полчаса он говорил, желал и подписывал…

Потеплевшая февральская улица стала сразу серой и гряз­ной. Подъехавший троллейбус был набит битком. Кондуктор опять ругалась с пассажирами, не покупавшими билеты. От этой серой и тяжелой жизни, от этой пустой гонки хотелось заслониться. Но не получа­лось…

Лариса Александрова

«Московский комсомолец», 11-18 февраля 1999 г.