«Поэзия не может ды­шать воздухом казни. Ужи­ваться с этим воздухом — значит составлять с ним одно целое. Поэзия самим своим бытием казнит казнь». Эти слова из книги вос­поминаний вдовы поэта Осипа Мандельштама — Надежды Яковлевны — лег­ли в основу спектакля, по­ставленного муниципаль­ным лицейским театром.

Только что состоялась премьера. Литературно-музыкальный спектакль в наше время — явление редкое. Этот получился серьезным и трагичным. Он так и называется «Осип Эмильевич Мандельштам».

Из беседы с режиссе­ром спектакля, заслужен­ным артистом России, ак­тером Омского академиче­ского театра драмы В. Ре­шетниковым:

— В спектакле у меня играют дети. Театральная группа из 66-го лицея в возрасте от четырнадца­ти до шестнадцати лет. В зрительном зале вы сейчас тоже видели детей. Это девятиклассники из школы № 8 — если по-старому считать, то даже восьми­классники. Честно говоря, я очень переживал, как воспримется творчество Мандельштама и сам спек­такль столь юными зрите­лями. Тем более что и ак­теры не старше их самих. Боялся перед премьерным показом, как перед смер­тельным номером. Во вре­мя спектакля следил за ре­акцией зала: вдруг кто-то начнет зевать, хихикать, вдруг не дойдут до зрите­лей пафос и глубина… Но этого, к счастью, не про­изошло. Значит, работа уда­лась.

И она действительно уда­лась. Минимум декораций, никакой маскарадной пест­роты — только по мере нарастания трагизма все больше актеров — чтецов выходит на сцену в чер­ном. Все держится только на их умении заворожить публику, не дать ей от­влечься от потока стихов: лирических, трагических… и откровенно крамольных. И проносятся в воображении эпизоды жизни поэта. И уже не подростки — лицеисты перед глазами, а вестни­ки и свидетели из серебря­ного века русской поэзии. Вот поэт вдохновленный, влюбленный — а вот он устал от суеты, и жизнь вокруг — сплошной ка­бак… Мы то видим его благодатное расслабление в залитой солнцем комнате, то слышим бред воспален­ного тяжелым гриппом моз­га…

Потом вдруг, вызывая жалость и восхищение од­новременно, Мандельштам, забыв надеть пальто, не­сется по сырому ночному городу, дрожа от страха: только что он попытался пригреться в компании пья­ных революционных кара­телей, которые развлека­лись тем, что тыкали на­угад пальцем в список фа­милий «неблагонадежных»: «Иванов? Знаем, слыша­ли, — в расход! Петров? Кто такой Петров? А, все равно в расход…». И по­эт, всю жизнь боявшийся даже к двери зубного вра­ча близко подойти, подска­кивает к «затейнику», вы­рывает из его рук список, рвет его на клочки, выска­кивает за дверь и мчится в тьме холодной ночи, не разбирая дороги. «Погиб, погиб…» — стучит в голо­ве. Но это была еще не гибель.

Ужасающее, отчаянное, злое стихотворение про «Кремлевского горца»… Бо­рис Пастернак, впервые ус­лышавший его, в страхе открестился: «Вы ничего мне не читали, и я ничего не слышал. Спрячьте это подальше и никому не по­казывайте. Это не поэзия, это приговор самоубий­цы…» А Мандельштама бы­ло уже не сдержать. Уми­рал его век, рушился его поэтический мир… А даль­ше — ссылка и гибель.

Актеры тихо и скован­но, как черные тени, поки­дают сцену. Стучит, как сердце, постепенно замол­кает метроном… Погиб По­эт… Умер серебряный век…

Н. Руденко

 «Вечерний Омск», 21 марта 1995 г.