Памяти Мастера

 

«А хотелось бы что-то оставить после себя…»

 

…Зачем ты так, год Високосный мой!?

Пересчитал ты всех счастливых нищих,

и свежие могилы на кладбúщах

успел посеять щедрою рукой…

А я устал – ты слышишь?! – хоронить

прекраснейших людей крылатосудьбных,

которые – товарищи мои!..

 

…В недавнем ноябре улыбающийся Вадим Решетников сидел в первом ряду СВОЕГО театра и, глядя на праздничную сцену и правящих там бал актёров-лицеистов, на череду поздравляющих, «переживал неизбежное», то, что он никогда не любил, — собственный очередной (65-летие) юбилей. Выпала честь и мне оказаться в той «череде». Стихотворное поздравление, адресованное юбиляру, начиналось так:

Сейчас… Секунду… Выбрать слог —

как будто совершить бросок,

бросок на дальность.

Но не «бросок», не «точный пас», —

другое главное сейчас:

найти тональность…

…Мучительно ищу сегодня тональность иную. Тональность «памяти…». И не могу найти. И кажется, что март словно хранит в себе ледяное дыхание последнего месяца зимы, когда на Омск театральный обрушилась скорбная весть… 13-го февраля невисокосного 2007-го, в самой серединке 13-го сезона Лицейского драматического театра, не стало актёра и режиссёра, Мастера, Педагога, талантливого и прекрасного человека, основателя и художественного руководителя Лицейского театра, Лауреата областного конкурса «Лучшая театральная работа», Лауреата санкт-петербургского фестиваля «Рождественский парад» в номинации «За высокий профессиональный уровень режиссуры и педагогическую деятельность», заслуженного артиста России Вадима Станиславовича Решетникова…

…Главный «след на земле», оставленный Вадимом, — созданный во имя будущего, во имя сохранения Культуры Лицейский театр. Главный след — сотни талантливых молодых людей, прошедших уникальную театральную и человеческую школу Лицейского и обретших там крылья для свободного полёта. Понятие «свобода» было одним из культовых для Вадима. Так же, как у Чайки по имени Джонатан Ливингстон: «Есть только один истинный закон — тот, который помогает тебе стать свободным. Другого нет!..»

Монолог его судьбы всегда был свободным — работал ли он в театрах Новосибирска, в омском Академическом ли, строил-создавал ли Лицейский. Свободным и всегда честным в делах, в поступках, в словах — независимо от времени и пространства… И я решил, что пусть тональностью этого материала, посвящённого памяти Решетникова, станет «голос» самого Вадима, станут его мысли, его слова, связанные с главным делом жизни — Лицейским театром, о котором мы так часто говорили с ним…

— Свободный человек — это человек, имеющий выбор. А в «общей массе» у подростков, молодёжи выбора сейчас нет. Менталитет у многих просто страшный. Совершенно точно знаю: искренность они воспринимают как глупость, а доброту — как слабость. И с этим, бывает, уже ничего не сделаешь. Перевоспитывать всегда труднее, чем воспитывать. Бывает — получается, бывает — нет. Борьба идёт с переменным успехом. Вечное поле битвы между Богом и Дьяволом… Ты вот спросил меня — есть ли связь между занятостью ребят  в театре и их успеваемостью в школе. Так вот, связь самая прямая: чем плотнее дети заняты в театре, тем лучше они учатся. И знаешь, есть у меня мечта. Идеалистическая мечта. Я очень хочу, чтобы то, что мы делаем в театре, не вступало в резкое противоречие с уровнем преподавания гуманитарных дисциплин в школах. Но это, сам понимаешь, зависит не от меня…

Лицейский театр — это воспитательный дом. Разумеется, не в милицейском смысле, а в смысле души. Я читаю ребятам пьесы, театроведческие исследования… Они после занятий в театре не могут слушать учителя по литературе, потому что им дико его слушать. И ничего ведь не меняется с годами! И, может быть, ситуация даже ухудшилась. Да вот, недавняя и, увы, традиционная история. Разговариваю с одной из зрительниц. Она из престижной школы. Золотая медалистка. Я ей цитирую классиков, хрестоматийное. Девяносто процентов текстов она не знает! А поступает, между прочим, на филологический факультет!.. Наши «лицеисты» видят и понимают здесь то, что больше нигде не увидят и не поймут. Одно дело — изучать отрицательно-положительные стороны персонажа отдельно взятого произведения, а другое дело — постигать персонажей изнутри! Мы вдумчиво работаем «изнутри» литературы, это один из самых дорогих моментов, которые есть в нашем театре…

…Ты, Сергей, наверное, слышал, как иногда вполне уважаемые люди, и даже искушённые в театре, с простодушной искренностью спрашивают: «Это трудно, наверное, выучить текст? Как можно так много запомнить?..» Так вот: всё, что выходит за рамки «выучить» и «запомнить», — это и есть моя главная функция.

…Каждая новая работа — это всегда новые задачи. Для меня, например, «Сон в летнюю ночь»  — определённая психотерапия, некий способ лечения душевного несогласия с самим собой и другими. И, на мой взгляд (а Шекспир читается каждым по-своему), очень важно, что спектакль пытается затронуть проблему любви как духовного процесса, любви как попытки одного человека понять другого.

А во время работы над спектаклем «За чем пойдёшь, то и найдёшь», могу признаться, я перед сдачей-просмотром неделю был в полной панике: мне просто вдруг показалось, что я неправильно поставил вопрос… А спектакль про то, что самое страшное — это неправильно сформулировать цель в жизни. В своё время как сформулировал Товстоногов идею «Мещан»? «Затрата гигантских усилий на достижение ничтожной цели». Гениальная формулировка! У Островского тоже речь идёт о мещанстве. Человек жизнь кладёт на ничтожное! Ему кажется, что ежели у него «вкусу много», значит он должен этот вкус по-своему реализовывать, то есть ему для счастья нужны деньги, нужны материальные блага. И тогда — что хошь, то и делай, главное — деньги были бы. Современная идея? Да, в достаточной степени. Мы же сейчас молимся на рентабельность, прибыль… Слово «скромность» вообще скоро, по-моему, приобретёт ехидный оттенок. И вот желание человека «таким образом» составить себе счастье делает человека в итоге несчастным. Как благими намерениями выстлана дорога в Ад, так и страстная погоня за материальным благополучием несёт в себе крушение личности, крушение человеческих отношений… А работать «с Островским» было потрясающе интересно, там ведь — классическая формула: я думаю одно, говорю другое, делаю третье, хочу четвёртое, а получается пятое. Тут особый уровень актёрской правды. Как начинаешь врать — это сразу заметно.

— Вадим, попробуй вернуться в первую половину 90-х, когда ты оставил Омский драматический. Как ты для себя сформулировал тогда цель, уйдя из театра?

— Слава Богу, что я в то время правильно поставил перед собой вопрос. Мне не надо было оставаться в театре. От моего присутствия или отсутствия в то время в театре драмы ничего бы в самом театре не изменилось. А хотелось бы что-то оставить после себя… Человек внутри себя должен иметь оправдание к существованию, иначе становится страшно, начинаются депрессии, начинаешь терзать себя: а не ерундой ли ты занимаешься?..

…А у Лицейского, между прочим, два «дня рождения»: 7 октября 1994-го (это когда была презентация театра в Доме учителя, мы тогда репетировали свой первый спектакль — «Голый король» по пьесе Шварца) и 1 августа 1997-го, когда «перерезали ленточку» и открылось сегодняшнее здание театра. Помню, как в тот день один наш общий знакомый очень искренне сказал: «Честно говоря, я думал, что у тебя ни черта не получится». То есть подразумевалось, что — получилось. Так что этот замечательный «лицейский дом», в котором мы работаем, узаконил незаконную форму существования совершенно неведомого «зверя», который родился на базе 66-й школы-лицея и который называется Лицейский театр. И ещё многие говорили нам тогда: «Масса театров рождается, масса театров быстро умирает». И сердечно желали быстро не умирать. На что я резонно отвечал: «Но мы не быстро и рождались».

Сформулировать цель… Перечитываю статью из общероссийской газеты «Культура» (№22, 2000 г.): «Его, основателя Омского Лицейского, сначала считали «ненормальным»: ну мыслимо ли в расцвете сил и лет оставить сцену Омского академического театра драмы и затеять — с нуля! — нечто невероятное, чему в мировой театральной практике нет аналогов!? Потом его стали называть идеалистом: это уж тем паче немыслимо — в беспросветно-безденежные постперестроечные времена, когда Культура чуть ли не буквально вышла на паперть, —  построить, создать в городе Дом-театр! Сегодня Решетникова называют подвижником… Омский Лицейский театр, не имеющий аналогов ни в России, ни в Европе, ни в мире, — это одна из самых значимых и замечательных «культурных акций» города во имя будущего, во имя сохранения Культуры».

И почти в то же время, на «переломе веков» — жуткая тупиковая ситуация: последний год уходящего столетия явил изумлённому Омску так называемый «новый взгляд на Культуру», которая вновь оказалась «крайней» и была безжалостно «отсеквестирована» бюджетом. Всё это назвали тогда «экспериментом». Видимо, имея в виду эксперимент «на выживаемость».

— Дело существует до тех пор, пока оно развивается. Что у нас было? Неуклонный рост числа желающих работать, обучаться здесь. Точнее, — жить. Людей всё больше, спектаклей всё больше. Мы работаем как нормальный репертуарный театр, к нам давно именно так и относятся, хотя ведь это, условно говоря, всего лишь сорок процентов нашей деятельности, видимая часть айсберга. Есть ещё шестьдесят процентов — это обучение, воспитание… И вот накануне нового тысячелетия нам устроили секвестр на всю катушку. В три раза! А если учесть, что минувший сезон был благополучным только потому, что нам помогли спонсоры, то можно сформулировать по-другому: в три раза урезано недостаточное финансирование. Самое страшное, что я не могу объяснить «наверху», почему крохотной зарплаты, да и то выплачиваемой с задержкой чуть ли не в полгода, не хватает на проживание. В ответ слышу лишь одно: «Вы не хотите участвовать в эксперименте!» Мало того! Чиновники мне предлагают сегодня… брать плату с родителей актёров-лицеистов!.. Наверное, я мог бы уйти в «область». Или «выйти на площадь». Но… Город в своё время помог нам организоваться, и мы останемся в городе. А что будет дальше? Не знаю. Театр загоняют в угол. Они прекратили финансирование и с упоением ждут, когда мы совершим какую-нибудь ошибку, чтобы в конце концов сказать «Ага!» — и закрыть нас. Хорошая такая политика, «экспериментальная». Политика «загона волков»…

Но всё же самое главное в другом. Главное — продолжать «учиться, учиться и учиться». Надо всё время двигаться вперёд, в направлении освоения профессии, чтобы трудное становилось привычным, а привычное — лёгким. А бегание по кабинетам… Грустно это. Денег нет — грустно. Не умею я выстраивать отношения так, чтобы жить было легче: не хочу я никаких арендаторов в театр пускать, не хочется мне плату за обучение брать, не хочется деньги, которые зарабатывают ребята, пускать на ремонт… Пусть и резко прозвучит, но зато верно: если нас сознательно не удавят — будем жить!..

«Приказано — выжить». Самому себе приказано. Так же как в страшном и трудном 2005-м, когда театр оказался в ситуации творческого и психологического выживания. В апреле случилась трагедия — не стало талантливейшего 27-летнего Вениамина Скосарева, актёра-лидера Лицейского. Вскоре, «по собственному желанию», оставил театр коренной «лицеист» (и тоже актёр-лидер) Евгений Бабаш. Покинула город ведущая актриса Юлия Швец. На полгода, по болезни, «выпала из репертуара» ещё одна лицейская «звёздочка», занятая практически во всех спектаклях… Все актёры — «штучные». Актёры-Личности. Знаю, что поначалу буквально опустил руки Вадим Решетников. Знаю, что он каждодневно словно заклинал самого себя: «Из любого положения есть как минимум два выхода: стиснуть зубы — и вперёд, либо… Нет! Никаких «либо»! Главное — дело! Главное — ребята!»… Более десяти актёрских вводов (замен) сделал Решетников, да каких (практически все — центральные роли)! И ещё, стиснув зубы, навсегда расстался с лучшими спектаклями — «Дама-привидение», «Шантеклер», «Татарин маленький»… И они начали второй этап своей творческой истории, трудно, но начали; на «вечернюю» сцену вступило второе лицейское поколение актёров…

— Вадим, представь, что ты смотришь на себя со стороны и пытаешься объяснить: что такое «метод Решетникова»?

— Ну, Сергей, ты спросил!.. Здесь вот что — и я, прости, начну с общего места: «сначала фанатики, потом — эпигоны, а затем — мародёры». Мне кажется, что любой верноподданный последователь обречён на эпигонство. Любой человек должен создавать в театре свою ауру и свою школу. Можно что-то взять у Вахтангова, что-то у Станиславского… Есть вещи близкие и неблизкие — по взгляду на жизнь, по темпераменту, по характеру… И в каждой из театральных школ есть вещи, которые неимоверно интересны мне: БДТ времён Товстоногова, «Современник», «Мастерская Фоменко»… И я ими пользуюсь. Я однажды изобрёл формулу, не знаю, в какой мере она истинна: талант начинается там, где кончаются правила, но только при этом правила знать надо! В общем, правила я знаю. Что мне близко? Понимаю, сейчас я «подставляюсь», но мой метод — это некий «винегрет»: что-то оттуда, что-то отсюда… Сейчас меня очень интересует Станиславский. Вот посмотри: я сто раз встречал у Станиславского: «истина страстей и правдоподобие чувств». Мы это так часто говорим, что уже ничего, в принципе, не понимаем. Почему Станиславский взял у Пушкина эту формулу (ну разве что изменив «предполагаемые» обстоятельства на «предлагаемые»)? Мы ведь не сумасшедшие, мы ведь не можем каждый раз восхищаться одним и тем же! Страсть — это проявление таланта на сцене, здесь — истина. Но есть ведь и другие вещи на сцене, ты ведь не всё время в состоянии «выплеска»; и здесь почему-то — не истина, а правдоподобие. Что это слово означает?.. Я сейчас общаюсь с людьми, которые учатся в театральных учебных заведениях, и тестирую их на этой фразе: а в чём разница? Почему там истина, а здесь правдоподобие?.. Здесь корни ремесла, профессии! Это тот случай, когда ты можешь играть хорошо, можешь — плохо, но ты обязан играть правильно. Сегодня мне это более всего интересно.

— Если бы Лицейскому предложили приобрести ещё статус «Театрального училища»?

— С одной стороны, было бы немного легче… Но — хочу ли я этого? Скорее, нет. Те люди, которые здесь работают, в основной массе — студенты. Вот будут у них дипломы институтов, и появится снова выбор. Театр? Так пожалуйста! Кстати, наши «лицеисты» сегодня — в театральных вузах и Москвы, и Петербурга, и Екатеринбурга, и Новосибирска!.. Помню, на петербургском фестивале «Рождественский парад», в котором принимали участие около двадцати профессиональных театров из разных городов и весей, идёт разговор о нашем театре, о спектакле «Татарин маленький». Слушаю, радуюсь за своих актёров: все говорят об их высоком профессионализме, об очень хорошей энергетике, об их большом будущем, о прекрасной технике речи (отмечая и музыкальность, и мелодику речи, и отсутствие какого бы то ни было «сибирского говора»). И вот — изумление: нет, мол, специального театрального образования. Ну не лукавство ли?! Что значит — нет? Они в театре уже пять-шесть лет! И если, скажем, я за четыре года в Новосибирске могу выпустить актёрский курс, то что, здесь за шесть лет я не могу сделать то же самое? А к вопросу о «корочках»… Кто-то на обсуждении фестивального спектакля, на уровне реплики, но «тыкнул» отсутствием оных. На что известнейший столичный театральный критик сказал: «Играет-то на сцене не бумажка, а человек. И сколько их, талантливейших, и даже великих российских актёров, — без дипломов!..»

Подобное мне как-то говорили и актёры-лицеисты Евгений Бабаш и Вениамин Скосарев (по образованию, соответственно, преподаватель изобразительного искусства и педагог-историк, а по главной профессии — артисты): «Практика — основа познания. Мы встречались со многими выпускниками театральных вузов разных городов, и вывод таков: то, что получено нами от наших педагогов, это школа очень высокого пилотажа; наши учителя — замечательные актёры, режиссёры и педагоги! Всем давно ясно (и видно!): то, что мы получаем здесь, это самое настоящее театральное образование. Да и предметы, по сути, те же, что в театральных вузах».

А ещё помню, как замечательно размышлял о Лицейском театральный критик Виктор Калиш, посмотрев в Омске несколько спектаклей вечернего репертуара «лицеистов»: «Сегодня передо мной абсолютно профессионально организованная труппа и профессионально выстроенный театр, который совершенно конкурентоспособен. В Лицейском решена самая большая проблема (на протяжении многих десятилетий) русской национальной сцены. Ведь у нас актёр обретает самостоятельные роли где-то к 25-ти годам. В Лицейском театре актёры начинают значительно раньше, и они гораздо ближе — духовно, физически — к тому материалу, который ложится в основу спектакля… Артисты этого театра «прозрачны», и само это качество уникально, оно носит художественно-профессиональный характер. И ещё одна особенность актёров Лицейского: их нравственность выше, чем «среднестатистическая» профессиональная нравственность нашего российского театра»…

— Вадим, ты ощущаешь себя посредником между Прошлым и Будущим?

— Безусловно! Что такое нация? Это культура! Сейчас «блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые». Хотим мы того или нет, мы работаем либо на разрушение, либо на созидание. Мы занимаемся культурой не в «попсовом» варианте. Мы стараемся, чтобы и люди к нам шли, и чтобы уровень культуры был высок, чтобы всегда держалась та «грань», ниже которой нельзя опускаться, потому что ниже — «попса». А «грань» эта лежит в области Культуры, в области Прошлого, того, что наработано человечеством.

— Возникало ли у тебя когда-нибудь желание, учитывая «лицейский опыт», написать книгу?

— !?

(…И ты оглянешься назад,

спокойно в память бросишь взгляд —

шепнёшь «О, Боже!..»

«Татарин…» — всех «сбивает с ног»,

и в горле от «Комка» — комок,

а дальше — больше!..

 

И ледяная боль в висках,

и нервы — навзничь, и тоска —

девятым валом,

и за десятки тысяч дней —

о, сколько «голых королей»

вокруг бывало!..)

— Хорошо, по-другому спрошу: если родится такая книга, какое у неё будет название?

— Предполагаю, что название выяснится, когда я поставлю точку в конце своего «эпоса». Но какой эпиграф будет у книги, если таковая действительно напишется, — знаю точно: «Режиссёр обязан знать, чего он хочет!» Потому что человек, не оснащённый этим знанием, будь ли это режиссёр, актёр, врач, плотник, электрик, кто угодно, — в определённом смысле просто сумасшедший.

— Что тебе лично больше всего мешает?

— Одиночество.

— Что тебе больше всего мешает как руководителю театра?

— Непонимание со стороны некоторых людей того, что мы делаем.

— Ты счастливый человек?

— Не хочу гневить Бога… Наверное, я счастливый человек. В чём-то мне повезло, в чём-то — нет, ну а в чём-то — очень и очень повезло… Я оказался в нужном месте в нужное время.

— Скажи, а, помимо Лицейского театра, какие ещё события в судьбе ты определил бы для себя как «главные»?

— Конечно, лестно вспомнить многое. Ну, например, что в Новосибирске, где я когда-то работал в театре, по сей день «каждый третий» со мной здоровается. Или вспомнить, как позвонил однажды легендарный омский директор Мигдат Ханжаров и пригласил в Омскую драму…

…На заснеженном Старо-Северном кладбище, где хоронили Вадима, произошло почти мистическое… Уже церемония прощания закончилась, и уже венки лежат на могиле, и люди медленно расходятся. И какой-то молодой человек пробирается через сугробы к почти полностью занесённому снегом соседнему захоронению (справа от могилы Вадима, практически «впритык»), смахивает с надгробного памятника снег — и озноб по коже: на соседнем надгробии надпись — «Мигдат Нуртдинович Ханжаров»… Омский «круг судьбы» Решетникова замкнулся. Легендарный директор снова встретил Вадима…

(…Тональность есть ли? Чуть дышу…

Не скажешь ты, — тогда спрошу

у Зодиака.

Но если что — меня прости.

К финалу мне пора идти.

Пора, однако…

 

Всё будет так, как выдаст век..

Век выдаст так, что белый снег

на землю ляжет.

Я позвоню, скажу: «Вадим,

Давай с тобой поговорим?»

«Давай!» — он скажет…)

 

Сергей Денисенко

«Омск театральный», №8 (30) / 2007 г.