«Мои мастера всегда говорили мне: артист должен работать за гранью своих возможностей. Потому что артисты – сверхлюди. Сама театральная сцена так устроена – она расположена выше уровня зрителей. И уж если ты вышел на подмостки, значит, обязан соответствовать и делать что-то такое… «сверх». Поэтому я всегда считал, что должен быть либо хорошим артистом, либо никаким».

За последние несколько лет среди молодого поколения Омска театрального появился еще один пример того, как театр входит в жизнь, проникает в кровь и заполняет собой каждую клеточку организма. Уже восьмой год Алексей Осипов – актер Лицейского театра. И пятый год – студент режиссерского курса Театрального института имени Бориса Щукина при Театре им. Вахтангова. За это время он сделал несколько актерских работ, в том числе в моножанре, которые сразу заметили и оценили как зрители, так и критики. Дебютировал на родной сцене с собственным спектаклем для детей, принял участие в Лаборатории современной драматургии в театре «Студия» Л. Ермолаевой», представив один из самых интересных и сильных эскизов. Прошел курс в Международной летней театральной школе при СТД РФ и получил награду за роль второго плана в конкурсе-фестивале «Лучшая театральная работа» по итогам 2021 года. Вдобавок в этом году выпустил актерский курс в Омском музыкально-педагогическом колледже. В интервью «Омской музе» Алексей Осипов рассказал о профессиональном тренинге театром дель арте, градусе сценической правды и личных точках невозврата.

ПСИХОЛОГИЯ ПОД МАСКОЙ
– Несколько лет назад ваша работа в «Пяти вечерах», где вы сыграли роль Славы, сразу же обратила на себя внимание. Говорили про яркий дебют молодого артиста. Теперь молодой артист уже режиссер. Кажется, вы идете вперед достаточно серьезными и уверенными темпами. Сами ощущаете быстроту ритма?
– Конечно, я чувствую собственный рост. Но я в принципе привык жить в таком темпе, последние лет пять я существую в режиме 24/7. Когда обычные люди ждут выходных, чтобы выспаться, планируют встречи с друзьями, дачу, шашлыки, я иду в театр. Это для меня и работа, и дом, и встречи, и семья. Всё в одном месте и на высокой скорости. Чем больше всего вокруг тебя, тем меньше страха перед новым опытом, новыми проектами, новыми задачами. И ты берешься за все с радостью и азартом.
– Роль Тартальи в «Короле-Олене» по сказке Карло Гоцци принесла вам награду главного театрального конкурса в нашем регионе. Думаю, непростая была работа…
– Эта роль стала очень значимой в моей жизни. Такие подарки бывают нечасто, и, погружаясь в работу с головой, ты получаешь от нее кайф. В жанре дель арте достаточно сложно существовать. Здесь не работают те инструменты, какие артист может использовать в психологическом театре. У меня даже лицо маской закрыто, нет возможности подключить мимику, глаза. Мы выстроили пластический рисунок, интонационный, пытались «пробить» психологию через маску иными средствами. Здесь такой каскад эмоций, что за минуту можно испытать всю палитру – от радости до гнева, от триумфа до поражения. Все это переплетается с почти греческой скульптурностью существования персонажа, и весь механизм срабатывает по щелчку.
– Оставил ли вам режиссер (Юрий Митякин, выпускник ГИТИСа. – Прим. ред.) свободу для создания образа?
– Полную. Мне так понравился материал, что захотелось придумать все самому. Но, едва начав работать, я наткнулся на вопросы. Не хотелось, чтобы Тарталья был злодеем. Образу нужны грани, чтобы зритель понимал: не все так просто. Любому поступку, даже самому страшному, есть объяснение. И я должен понять: в какой момент и что именно произошло с героем, что он решился на убийство? Где-то есть точка отсчета. Мне хотелось максимально очеловечить эту классическую маску зла.
– Оценка жюри вас в чем-то внутренне утвердила?
– Конечно, приятно, когда говорят, что удалось… Но я понимаю: театр – вещь относительная. В нем работают люди и оценивают его люди. Каждый со своим индивидуальным, субъективным взглядом. Нет такой грани: «Ну все, раз уж критики из Москвы сказали…». В следующий раз приедут критики из Лондона и скажут: «Спасибо, Алексей, мы вам перезвоним…». Любая хорошая оценка приятна, даже субъективная, но после нее я просто работаю дальше.

ДЕТИ МЕЕРСОН
– В какой момент вам стало тесно в актерских рамках?
– У меня перед глазами был грандиозный пример – Лариса Яковлевна Меерсон, выпускница Щукинского училища, ученица Бориса Захавы, который, в свою очередь, был учеником Вахтангова. Мы были ее предпоследним актерским выпуском в музыкально-педагогическом колледже. За эти годы я слышал от нее огромное количество рассказов о том, что такое институт Бориса Щукина и режиссура вообще. Я был очарован. Для меня это и был настоящий театр: без обмана, фальши, с высоким градусом правды. Лариса Яковлевна сама была такая и от нас требовала того же. Если мы выходили на сцену, то отдавались до конца. И кровь, и пот, и слезы – все было по-настоящему. Нас научили: надо сжать историю в отведенном сценическом времени в такую пружину, чтобы зритель испытал всю палитру эмоций, как на американских горках.
– Как получилось, что вы стали мастером курса, который набирала Лариса Меерсон?
– Когда Ларисы Яковлевны не стало, мне очень не хотелось, чтобы эти ребята попали в другие руки. Они уже после первого года, который мастер успела с ними прожить, были насквозь меерсоновские. Вместе с Натальей Каплюченко мы подхватили этот курс из 16 человек, три года «воспитывали» и в этом году выпустили. Я сам остался без педагога, когда не стало Михаила Борисова, и знаю, какими болезненными и острыми могут быть последующие перемены.
– Вам ведь было совсем не много лет, когда вы взяли меерсоновских студентов?
– Да, 25. Но я быстро «повзрослел». Особенно когда понял, что теперь не будет «Алексея», а будет «Алексей Александрович». Сначала даже не знал, как мне с этим жить (смеется). Первый год мы с ребятами существовали на расстоянии. Они ко мне присматривались. Я был к этому готов. Но мы всё преодолели и стали очень близки. Я горжусь этими ребятами. Курс получился сильный. Нескольких человек в труппу уже пригласил ТЮЗ, кто-то поехал поступать в Москву и Питер. Приятно видеть своих студентов конкурентоспособными.
– Курс носит имя Ларисы Меерсон. Это какой-то уникальный факт, почти прецедент…
– Это было единогласное решение сразу же, как она ушла. Все мы меерсоновские дети. И наши ребята, и мы с Натальей. К сожалению, имя курса нельзя отразить в дипломе, как мы ни пытались – по стандартам не предусмотрено. Так что это наша дань памяти и уважения большому Мастеру.

ОСТАВАТЬСЯ ЧЕЛОВЕКОМ
– До получения режиссерского диплома в Щукинском вам еще год. Но режиссерские работы уже есть, и не одна…

– Да, впереди сессия весной, а потом экзамены и дипломный спектакль. Моей первой работой была детская сказка «Исчезновение принцессы Фефёлы III» в Лицейском театре. Потом мы с Сергеем Кривцовым, артистом Лицейского, сделали моноспектакль «Над пропастью во ржи» по Сэлинджеру и показали на фестивале «ЧАТ». К сожалению, из-за вопросов с  авторскими правами играть его больше не можем. Для меня это еще одна отправная точка в режиссерской карьере. Затем была Лаборатория современной драматургии «Ты не один» в театре «Студия» Любови Ермолаевой». Вместе с «лицеистами» мы сделали эскиз по пьесе Биляны Срблянович «Семейные истории». (См. материал о Лаборатории на стр. 44–46. – Прим. ред.). И еще два спектакля я выпустил в колледже со студентами – «Сукины дети» по повести Леонида Филатова и «Егор Булычов и другие» по Горькому.

– Некоторое время вы сотрудничали с Центром современной драматургии. Что это был за период?
– Период поиска. Светлана Баженова и Ярослав Максименко обратились ко мне и к Жене Хохлову, артисту Лицейского театра, когда только открывали ЦСД. Я решил: а почему нет? Мне интересно пробовать разное. С современной драматургией до этого не сталкивался. Посчитал: если не умею – научусь. Открылись спектаклем «Стрелять надо в голову». Потом была «Галатея Собакина», где я тоже участвовал. Но постепенно росла занятость в других проектах, и пришлось сместить акценты. ЦСД подарил очень полезный опыт. Я понял, что у современной драматургии свои законы, взял на вооружение многие инструменты.
– На втором фестивале моноспектаклей «ЧАТ» вы вместе с режиссером Евгенией Мальгавко представили работу «Я/Мы Коба» по тексту Радзинского. Думаю, спектакль можно отнести к событиям фестиваля. Но вы его больше не играли. Хотя он наверняка стал для вас особой страницей.
– Это как раз одна из тех работ, которая заронила во мне серьезное зерно. Когда Женя предложила моноработу, я подумал: «Я ведь это не сыграю!». Очень трагическая история, болезненная. Здесь такая глубина, такая жизнь, такой опыт, с которым я не сталкивался и мог лишь фантазировать на эту тему. Но режиссер почему-то верила, что все получится, я искал в себе болевые точки, чтобы выстроить это «здание», – и нашел их. Женя как будто знала, что именно так и будет. Нам не хотелось кого-то удивлять, не хотелось вообще заниматься театральным «производством». Мы выносили этот спектакль глубоко внутри.
– Что в вас откликнулось на эту историю?
– Тема предательства близкого человека. Это один из моих главных страхов, наивысшая точка невозврата для меня. В рамках такой фигуры, как Сталин, сложно о чем-то говорить однозначно. Можно даже рассуждать о феномене гения и злодейства. Но я для себя определяю четко: кем бы ты ни был, нужно всегда оставаться человеком, каким бы даром ты ни был наделен.
– Фактически вы сыграли «Я/Мы Коба» только один раз. Есть шанс вернуть материал на сцену?

– Я бы очень хотел однажды восстановить этот спектакль. Но мне кажется, сейчас для него просто не то время. Людям нужно видеть больше света и чаще думать о любви. Мы живем в бешеном темпе и просто не успеваем насладиться жизнью. Всё быстро. Кстати, я поставил бы про это. Про время. Про то, что оно уходит. Про то, что жизнь состоит из временных отрезков, по-своему важных. И пока не пройдешь один, ты, как в компьютерной игре, не сможешь перейти к следующему. Мне нет еще тридцати, но я думаю: зачем я здесь? Я верю в то, что каждый из нас отправлен на эту землю не просто так. Надо успеть разобраться и сделать то, что ты можешь.
– С помощью театра?
– В моем случае – да. Театр может потрясти. Я убежден, что именно это он и должен делать. И трагедия может потрясти, и комедия. Главное – не быть одноразовым, когда зритель вышел из зала – и забыл. Нужно помочь ему отпустить свои эмоции – смех или слезы, радость или печаль. Если его глаза блестят и светятся, значит, ты что-то такое совершил, что попало. Это самое ценное. Это значит, всё не зря…
– Не случится ли так, что, став дипломированным режиссером, вы решите сменить географию?
– Я люблю Лицейский театр. Он уникальный, таких больше нет. И в этом его прелесть. Несмотря на то что я работаю здесь не с основания и не застал Вадима Станиславовича Решетникова, мне не стыдно сказать: это мои стены, мои люди, мой театр.

Валерия Калашникова

«Омская муза», №54 / 29 июля 2022