Те, кто следит за судьбой Лицейского театра, помнят замечательную плеяду решетниковских актёров. Они всё начинали, они всё построили. Вместе со своим руководителем — Вадимом Станиславовичем Решетниковым. Многие сегодня уже далеко — не только от театра, но даже от Омска.

Однако есть и обратные примеры.

Путь у Евгения Бабаша, в прошлом ведущего актёра Лицейского театра, в настоящем — педагога-режиссёра Первой студии — всегда был извилистым, полным сомнений. Куда бы он ни шёл и чем бы ни занимался. Но какая-то закономерность словно закольцовывает все его дороги, чтобы, второй раз войдя в ту же воду, «проплыть» её профессиональнее, сильнее, взрослее.

 

 

УШЁЛ И… ВЕРНУЛСЯ

Когда театральные, актёрские рамки по­казались ему тесными, ушёл в шоу-бизнес, в «тусовку». Был ведущим различных развле­кательных мероприятий и вечеринок. Старал­ся делать свою работу честно, на чётких вну­тренних принципах, создавая людям хорошее настроение и не изменяя при этом самому себе. Как-то в разговоре несколько лет назад, в период его активной «тусовочной» жизни, я спросила Женю, не скучает ли он по актёр­ской профессии, по театру, с которым его до сих пор ассоциируют, несмотря на то, что про­шло столько времени. И он ответил тогда: «От театра сложно оторваться. Актёрство как нар­котик. Большинству освободиться не удаётся, они уходят, а потом снова возвращаются».

И Женя тоже вернулся — в новом качестве. Уже четыре года он руководит Первой студией при Лицейском театре, в которой азы актёр­ского ремесла постигают дети 13-18 лет.

 

ВСЕМУ СВОЁ ВРЕМЯ

Стоит заметить, что студия не гарантирует попадание в основную труппу. Конечно, если ребёнок ярко проявил себя, обладает фактурой, личны­ми качествами, то вполне возможно, что ему предложат попробовать подняться на новую ступеньку актёрской лестницы.

Но главное, студия даёт возможность ребятам по­чувствовать театральную атмосферу, понять, как это интересно и тяжело — быть актёром, расширить свой кругозор, научиться думать, размышлять, более глу­боко и точно оценивать то, что видишь. Вот поэтому ребята, которых «ведёт» Евгений Бабаш, занимаются не только театром. Они обсуждают книги, спектакли, много разговаривают, знакомятся с основами фило­софии. Вот такая вот насыщенная педагогика с боль­шой «нагрузкой на голову». Так что свою «учебную» функцию студия реализует по полной программе. Кто ищет более простых путей, надолго не задерживается. И самое интересное, что сегодня, спустя четыре года после первого набора в студию, сделанного режиссё­ром, с ним осталась практически половина состава, а это почти 20 человек.

Как отмечает Бабаш, ему комфортно в роли педагога. Всё-таки даёт о себе знать изначальное педагогическое образование. Однако, сегодня он ставит перед собой и пытается решить более сложные задачи, чтобы понять, на что способен в режиссёрской профессии.

— Я точно знаю, что всё приходит в свой момент и в том виде, в котором нужно. Когда я был артистом, о режиссуре не думал вообще. Эти мысли появились гораздо позднее. И как только они оформились в какую-то внутреннюю необходимость, появилась возможность её реализовать — Сергей Тимофеев, худрук Лицейского театра, предложил мне поработать в этой сфере, за что ему большое спасибо. Причём не просто предложил, но предоставил полную самостоятельность.

 

ОТКРЫТИЕ СЕЗОНА

Результатом этой самостоятельности стали два спек­такля. Первый — «почти сказка» (как обозначен жанр) «Людвиг + Тутта» по сказке Я. Экхольма «Тутта Карлсон Первая и единственная, Людвиг Четырнадцатый и дру­гие». Второй — музыкальная драма по мотивам повести М. Твена «Приключения Тома Сойера» под названием «T.S. Истории Одного Лета». Обе постановки потребо­вали написания инсценировок, эта работа также легла на плечи Евгения Бабаша. В результате классические, известные всем с детства истории обрели новые акценты, которые интересно расставлять молодым актёрам и любопытно считывать молодым зрителям.

В связи с объективными обстоятельствами «Людвиг + Тутта» не игрался несколько месяцев. Сегодня режиссер восстанавливает спектакль, вводит новых испол­нителей. Несмотря на то, что творческая концепция не подверглась глобальным изменениям, это уже другой спектакль.

«T.S. Истории Одного Лета» заслуживают внима­ния сразу по нескольким причинам. Во-первых, путём кастинга были отобраны главные герои. Во-вторых, результаты, которые были достигнуты за полтора года работы с ребятами, слабо представляющими, что та­кое театр, без преувеличения высокие. И, в-третьих, «Истории» стали интересным театральным проектом, удостоенным чести открыть текущий творческий сезон в Лицейском.

 

НЕ КАК У АВТОРА. ИМЕЕМ ПРАВО

Первое, что бросается в глаза, — предупреждение авторов спектакля зрителю: у нас будет не так, как у Марка Твена. Имеем право. Да и автор на нас вряд ли бы обиделся, с чувством юмора и самоиронией у него был полный порядок. Но на деле оказывается, что ни­чего сверхтвеновского, постороннего, в этой истории, рассказанной лицеистами, по сути и нет. Да, «ущемлена в правах» линия Тома и Бэкки, которая в спектакле про­является ненадолго в самом начале и до второй части пропадает. Взаимоотношения Тома и тети Полли, кото­рые раскрываются в повести Твена, здесь тоже практи­чески не прорисованы. Зато оживает и персонифициру­ется американский городок Санкт-Петербург, у автора книги обозначенный лишь слегка. В нём появляются типажи его жителей, а вместе с этим и новый пласт смысла, и режиссёрская тема. «Я не ищу сюжет, я ищу тему», — говорит Бабаш. И он вытаскивает свою тему из того, что у Твена обозначено словно в проброс, на чём не заостряется внимание, строя собственное сюжетное пространство и собственную сценическую историю. Внимательная, подробная работа с текстом, с деталя­ми, которую никак не назовёшь отсебятиной, паразити­рующей на «вечной классике».

 

УЖАС И СЧАСТЬЕ ОДНОГО ГОРОДКА

«Лето — это маленькая жизнь», — говорит вслед за известным бардом режиссёр. Что можно успеть сделать за одно лето? Вы даже не представляете, сколько все­го! Влюбиться, совершить какой-нибудь подвиг и кучу проказ, почувствовать ответственность за других и соб­ственное одиночество. А главное — за одно лето можно повзрослеть и понять: у этого мира свои законы. Они часто суровы и ещё чаще несправедливы. Но поделать ничего нельзя. Кроме как оставаться человеком, несмо­тря ни на что.

Жители Санкт-Петербурга строят церковь под руко­водством пастора (Евгений Серобабин), сопровождая работу пением (к безусловным достоинствам этого спектакля стоит отнести массовые сцены, в которых прорисован и наделён характером каждый её участник, при том что текста ни у кого нет). Работают слажен­но, поют дружно, перемежая стуки воображаемых мо­лотков с хлопками ладоней по доскам, фиксируя ритм песни. Они едины и увлечены и стройкой, и пением, поэтому строительство порой очень напоминает репетиции кантри-бенда. Но как только священник распускает этот «городской ансамбль» и произносит «Дети мои, на сегод­ня достаточно», дружная паства распадается на множество характеров со своими взгля­дами на эту жизнь, своими представлениями о морали, о том, что «портит вид этого горо­да», а что нет. Сплетничают за спиной, улы­баются в глаза, делают выводы, не разбира­ясь в деталях, концентрируются на мелочах, забывая о главном. Словом, живут обычной жизнью, вечно чем-то недовольные.

В этом же пространстве живут дети. И ни о чём подобном даже не задумываются. У них дела поважнее — бородавки с помощью мёрт­вой кошки свести, варенье из погреба тёти Полли утащить. И они абсолютно счастливы. И режиссёр задает вопрос: по­чему в одинаковых условиях одним этот город кажется адом, а другим здесь абсолютно ком­фортно?

— Марк Твен пишет в сво­ём дневнике об этом: Санкт-Петербург — ужасное место. Люди всё время чувствуют себя несчастными, жалуются на жизнь. Но почему-то детям здесь хорошо. В Евангелие от Матфея есть такая фраза: «Истинно го­ворю вам: если не станете, как дети, не войдёте в царствие Божие». Взрослые сами создают вокруг себя эту жизнь. Они зна­ют, как надо, и не представляют, как этого достичь. А ребёнок про­сто радуется тому, что трава — зелёная, небо — голубое, а вода в реке — холодная. Эта тема стала для меня интересной, и в результате выплеснулась вот в такую форму.

 

БОРОТЬСЯ, ПРОЯВЛЯЯ ЛУЧШЕЕ

Кстати о форме. Решение для спектакля было най­дено лаконичное и ёмкое. В распоряжении актёров — только несколько досок, из которых строят церковь, сооружают лавочки. Они же служат тем знаменитым забором, покраску которого Том Сойер (Михаил Васи­льев) так мастерски «продал» соседскому мальчишке. Они превращаются в могильные плиты на кладбище, по которым эффектно отстукивают «мертвецы» (ещё сцену назад — жители городка Санкт-Петербург), словно протестующие против тех гадостей, которые творят на земле люди.

На сцене всё подвижно, всё функционирует и не­сёт смысл. Нет ничего лишнего, и нет ощущения того, что чего-то не хватает. Сквозь доски забора трогатель­но прорастают красные тюльпаны, а лавочки в момент превращаются в скамейки для хора жителей-прихожан, которые под дирижирование неутомимого пастора поют во славу пропавшего и вновь объявившегося Тома Сойера.

Музыки вообще много в этом спектакле. Ребята акапелла поют американские спиричуэлсы, среди которых рефреном звучит один, выводящий ещё одну важную тему «Историй». «Sometimes I feel like a motherless child» — поёт хор прихожан. «Иногда я чувствую себя сиротой» — звучит перевод. И думается, это больше, чем отсылка к биографии Тома, которого тётя Полли (Юлия Елфимова, Екатерина Катрина) обещала своей умирающей сестре взять на воспитание. Скорее, это сиротство в более глобальном смысле. Одиночество среди людей, занятых собой, не способных на милость к ближнему. Одиночество, к пониманию которого при­ходишь слишком рано. О том, что никому не нужен и никем не любим, говорит Тому Гекльберри Финн (Де­нис Бондарев), забаррикадировавшись в своей бочке. Об одиночестве оставленного всеми человека говорит сцена казни Мэффа (Роман Артюшевский), когда народ не желает даже разобраться, кто на самом деле убил молодого доктора. И если книжный Том Сойер пропал на несколько дней потому, что пустился в приключе­ния от неудачи с Бэкки (Арина Герман) и по-юношески злился на близких за отсутствие внимания, то наш Том Сойер вынужден стать отшельником, чтобы обе­зопасить свою жизнь. Ведь это они с Геком были свидетелями преступления, которое совершил индеец Джо (Дмитрий Татарченко, Павел Симкин), убив доктора Робинсона (Борис Филимо­нов) и подставив Мэффа.

И теперь кажется неслучайным отсутствие в спектакле взаимоотношений Тома и тёти Пол­ли. С её стороны они ещё как-то обозначены — тётя переживает за сорванца, она ответственна за него перед памятью сестры, она поднимает жителей на поиски, когда Том и Бэкки пропадают в пещере. Со стороны мальчика нет ничего. Он как будто не прикреплён ни к кому и ни к чему. По большому счёту он сам у себя в этом мире. «Sometimes I feel like a motherless child»…

«Вы портите весь вид нашего города», — го­ворит одна из жительниц Геку. Ещё недавно она говорила то же самое, но только про забор. И пастор, разучивая с прихожанами «новую кон­цертную программу», пытается как-то втолковать «детям своим» мысль про милосердие, про не­равнодушие к бедам ближнего. Самым ярким и знаковым проявлением этого милосердия ста­новится финал. Долго сомневаясь в решениях, Евгений Бабаш нашёл самое логичное. Заблу­дившихся в пещере Тома и Бэкки находит Мэфф. Тот самый, которому Том спас жизнь в первой ча­сти спектакля.

Однако, несмотря на этот хэппи-энд, режиссёр внёс ещё один аккорд, которого нет у Марка Тве­на и который прогрессивные зрители уже окре­стили «триллероподобным». На фоне всеобщей радости жителей, что всё так счастливо заверши­лось, появляется тёмный силуэт индейца Джо, совершившего убийство. Несколько секунд вни­мания на силуэт, чтобы понять: зло в этом мире никуда не исчезло. И единственное, что остаётся человеку как маленькому, так и взрослому,- про­тивостоять ему изо всех сил, проявляя лучшие качества своей души.

 

СПОНТАННЫЙ РЕЖИССЁРСКИЙ ПОСТСКРИПТУМ

— Я пока ничего не могу понять с этой профес­сией. Она даётся мне так же тяжело, как в по­следние годы работы в Лицейском давалось ак­тёрство. Я сам ставлю себе эту высокую планку и знаю, как должно быть. Своих взаимоотношений с театром я тоже до конца пока не могут осознать. Пробую его с разных сторон. Тяжело, когда ты по­нимаешь: сегодняшний спектакль складывается, а завтрашний может и не сложиться. Мне сложно примириться с одномоментностью театра, зало­женной в его природе, с этим непонятным спла­вом интеллекта и интуиции. В кино проще: снял фильм — и он есть. Всегда один и тот же. Ты смо­тришь его и наслаждаешься сколько угодно раз. Хочу ли я когда-нибудь свой собственный театр? Не знаю. Я знаю только про «здесь и сейчас» и про то, что с каждой новой работой умею боль­ше, способен на большее.

 

Валерия Калашникова

«Омск театральный», декабрь 2012, №30 (52)