ОМСК

Омский Лицейский те­атр начинается… с ули­цы, с манящих вечер­них фонарей у входа, с ма­леньких ступенек к крыльцу, напоминающему миниатюр­ную сцену, с амфитеатра ска­меек напротив крыльца, на них в летнюю пору может расположиться публика, че­ловек 40-50.

Небольшое фойе театра, гардероб и буфет, оформ­ленные живой зеленью, бу­кетиками из сухих цветов и трав, — все удивляет проду­манностью пространства, заботой об удобстве гостей и отдает чуть старомодной сентиментальностью. Многие юноши и девушки, изредка выходящие на сцену, а то и вовсе не играющие в спектаклях, с удовольствием выполняют закулисную ра­боту, которой здесь, как в лю­бом профессиональном теат­ре, предостаточно. Одним словом, «затейливая табакер­ка» — точнее, чем Михаил Александрович Ульянов, это чудесное театральное изобре­тение не назовешь.

И зал в этом театре — единст­венный и неповторимый: 56 кресел в партере, 19 на бал­коне (как правило, перепол­ненном стоящей публикой); очень маленькая (5×6, с зер­калом — 4,7) сцена. В таком пространстве форсирован­ный звук будет резать слух, а шепот всегда будет услышан. Этому эксперименту всего шесть сезонов, идет седьмой: в 1994 году пятеро профессио­нальных актеров Омской дра­мы во главе с заслуженным артистом России Вадимом Решетниковым объедини­лись, чтобы сочинить и реа­лизовать уникальный проект театра-школы, где бы юные артисты параллельно со сред­ним и вузовским образовани­ем вне этих стен получали сценическое образование в «театре-табакерке». Сегодня занятия пластикой, хореогра­фией, сценическим движени­ем, актерским мастерством здесь начинают практически шестилетнего возраста.

Однако как бы ни был щедр местный бюджет к детям (а он, впрочем, и не всегда щедр), — театру нужно само­му о себе позаботиться, тем более что местные начальни­ки в управлении культуры то и дело «рокируются», едва успев со своими подопечны­ми познакомиться. Решет­никову, по существу, не от кого ждать милости, сам он трудится, что называется, от зари до зари и своей энерге­тикой заряжает всех вокруг. Спектакли в этом репертуар­ном театре идут практически ежедневно и для всех катего­рий публики. Хочу огово­риться: зрителю Лицейского театра вряд ли придет в голову, что какой-либо экономи­ческий расчет толкает юных артистов на сцену — столько явного удовольствия получа­ют на наших глазах исполни­тели! Однако Решетникову экономическим расчетом наверняка заниматься при­ходится хотя бы потому, что все идущие здесь спектакли требуют ощутимых постано­вочных затрат.

…До сих пор в репертуаре Лицейского театра удачно чередовались хорошо знако­мые имена и названия: «Го­лый король» Шварца, «Беда от нежного сердца» Соллогу­ба, «Сон в летнюю ночь» Шекспира, «Дама-привиде­ние» Кальдерона… всего 12 названий. И это понятно: учиться, пожалуй, лучше на классической драматургии. Но в конце минувшего сезо­на театр совершил неожидан­ный репертуарный поступок, обратившись к нигде до того не шедшей пьесе Алексея Слаповского «Комок», «сен­тиментальному фарсу в двух ночах и одном рассвете». Антибукеровский номинант Слаповский, как известно, нечастый гость на отечест­венной сцене и получает удо­вольствие преимущественно от публикаций. Тем, навер­ное, радостнее ему будет уз­нать, что на сцене маленько­го театра в Омске его пьеса «Комок» получила если не вполне адекватное замыслу, то, во всяком случае, убеди­тельное прочтение.

…Действие «Комка» проис­ходит в «торговой точке», уличном ларьке, каких сего­дня множество на улицах разных российских городов. «Комок» показан изнутри, и его потное чрево со штабе­лями бутылочной тары, по­хабными картинками на сте­нах, насквозь пропахшее де­шевым табаком и алкоголем, становится средой обитания героев наших дней. В этом сжатом пространстве встречаются неприкаянные, странные, смятенные люди: нет ни «черного», ни «бело­го», ни полутонов. «Сейчас все похоже на все» — так ха­рактеризует нынешние вре­мена продавец киоска Ми­хаил (Евгений Бабаш), при­ехавший из провинциально­го Сарайска «завоевывать» неприветливую столицу. Этот немногословный моло­дой человек, вокруг которого «тусуются» остальные персо­нажи, живет на взводе, на пределе душевных сил, будто в горле у него — сжатый ко­мок. «Я весь комок нервов, я ненавижу этот город…» — импровизирует он под пере­бор гитарных струн.

Конечно, Слаповскому не откажешь в проницательно­сти авторского взгляда, в умении «схватить» человече­ский типаж, услышать «язык улиц». Однако важно и дру­гое: в любой пьесе этого ав­тора при колоритно и точно обозначенных контурах быта решаются проблемы надбытийные, метафизические. Исповедуя идеи театра, по­шедшего по стопам Алексан­дра Вампилова, драматург интересуется в первую оче­редь уникальным миром ду­ши, способной сохраниться, казалось бы, даже в нечело­веческих условиях. Это ощущение почти мисти­ческого «сверхзамысла», не­коей кармы, определяющей поступки героев в пьесах Слаповского, не может не учитываться постановщика­ми. В омском спектакле, на­чинающемся без занавеса и идущем как вполне органич­ное продолжение сегодняш­ней жизни, — неожиданно возникают «инфернальные» моменты, особенно при по­явлении загадочной Корне­лии, женщины «не от мира сего», Прекрасной Дамы-Незнакомки.

В унисон автору сценограф Игорь Рыбалка не дает ника­кого сугубо московского ан­туража, но изнанкой неоно­вой вывески в глубине сцены маркирует символическую зеркальность, тотальность па­линдрома: слово читается в обоих направлениях: ОМО, он и есть КомоК. Универсаль­ность конфликта подчеркива­ет и постановщик спектакля Вадим Решетников. Приме­чательно, что в программке к спектаклю предпосланы сло­ва из Евангелия от Матфея: «Тогда он коснулся глаз их и сказал: «По вере вашей да бу­дет вам». Это только на первый взгляд может показаться, что, сглаживая язык, микши­руя сленг, романтизируя глав­ную героиню пьесы Корне­лию, режиссер проявляет большее, чем автор, сочувст­вие к персонажам. Увы, окон­чательный диагноз, который ставит театр современному миру, абсолютно неутешите­лен. Однако единственное упоминание имени Достоев­ского в первом действии зву­чит в этом камерном зале очень внятно, и это дает смутную надежду: ведь не ис­ключено, что вера, как по­черк, как походка, привычки, как цвет глаз, — передается на генетическом уровне… Сле­дуя традиции Достоевского, призывающего в своих рома­нах услышать хор голосов, сопережить множество драм; разделить, до одной, все судьбы, — в достаточно ску­пом тексте пьесы режиссер выделяет «моменты истины», исповедальные мгновения, когда герои рассказывают о самом сокровенном. Спек­такль приобретает своеобраз­ное полифоническое звуча­ние. Эти актерские миниатю­ры исполнены убедительно, но без нажима, иногда на по­лушепоте, который слышнее шумной патетики. В этом подержанном мире все живут в состоянии хро­нического стресса, всякий по-своему изгой, и каждый заслуживает участия — и вто­рой неудачливый «завоева­тель столицы» напарник Михайла Николай (эту роль в дубле исполняют Вениамин Скосарев и Евгений Точилов), и растерянная, не на­шедшая себя москвичка Жанна (Татьяна Жаркова), и колоритный хозяин с нари­цательным именем Альберт (Олег Малицкий), и при­ехавшая «заработать в Моск­ве проституцией» Наташа (Наталья Лаутеншлегер, На­талья Мельникова), и муж­чина, торгующий своей «тай­ной» (Сергей Тимофеев), и безымянная алкоголичка, предлагающая вещи с чужо­го плеча (Ольга Маркина, Наталья Демченко), и, нако­нец, таинственная Корне­лия (Лидия Заломова), арис­тократка, ангел духа, в паде­ние которой так охотно по­верили обитатели комка.

Вряд ли стоит надеяться, что наделенные разной степенью одаренности и по-разному устроенные в жизни моло­дые актеры (многие учатся в университетах, кто-то рабо­тает, а кто-то вошел в штат театра) будут играть безу­пречно, их роли исполнены, конечно же, с разной мерой профессионализма, с разной степенью объемности сцени­ческих характеров. Похвально уже то, что все они не только стремятся к правде чувств, но и неплохо сущест­вуют в стихии фарса. Здесь те­атр нога в ногу следует за ав­тором, назвавшим свое сочи­нение хоть и сентименталь­ным, но фарсом.

К слову ска­зать, вовсе не исключено, что режиссеру какого-нибудь другого спектакля в другом городе нынешнее циничное мироустройство может пока­заться смехотворно-забав­ным, и тогда герои «Комка» предстанут уморительно-фар­совыми видениями.

А в омской постановке доро­го другое. Театр, существую­щий здесь и сейчас, призы­вает на минуточку приоста­новить время, вглядеться в лица, услышать обжигающие исповеди и, очистив души состраданием, пожалеть этих людей, полюбить их «черненькими». «Беленьким меня всякий полюбит», — го­ворил герой Достоевского.

Светлана Нагнибеда

«Страстной бульвар», 10, 8-38/2001