О том, что осенняя премьера спектакля «Шантеклер» проявила новую грань Лицейского театра, сегодня говорят многие. Эту работу называют открытием — ярким, цельным и во многом неожиданным.

Театр не имеет права быть скучным, он должен потрясать, быть всегда на­пряженным, оригинальным и непредсказуемым…

НЕОБЫЧНО долгий творческий процесс создания «Шантеклера» охва­тил целых девять месяцев. «Спектакль выносили как ребенка», — заметил од­нажды режиссер, заслуженный артист России Александр Гончарук. Для того чтобы «поиграть в театр», он задей­ствовал большую часть труппы Лицей­ского, а актер Вениамин Скосарев не только стал исполнителем одной из ключевых ролей, но выступил еще и в качестве помощника режиссера. Пос­ле того, как спектакль увидели зрите­ли, Вениамин сыграл его всего три раза. Потом актер попал в больницу, где на­ходится уже третий месяц. Силой об­стоятельств он оказался вне дискуссий и обсуждений «Шантеклера». Неспра­ведливо. Поэтому корреспондент «АиФ» навестил Вениамина Скосарева в больнице, чтобы поговорить о спек­такле, о его роли, словом, о самом доро­гом для актера — о театре.

Диалог состоялся

— В РЕЗУЛЬТАТЕ работы над «Шан­теклером» у нас получилось самое глав­ное — создать ансамбль, — говорит Вени­амин. — Каждый режиссер, стремясь к сотворчеству с актером, по своей при­роде все же авторитарен. Это как два человека, которые разговаривают на разных языках. Задача актера – выучить язык режиссёра, чтобы в дальнейшем понимать, чего он хочет. А режис­сер, выстраивая свою концепцию, дол­жен сделать все, чтобы объяснить ак­теру этот язык, иначе их диалог не со­стоится. Получится так, что режиссер выстроил мысль, а донести ее до зрите­ля не сумел. Но я могу сказать, что в «Шантеклере» этот диалог полностью состоялся.

— Практически все актеры призна­ют, что на первых же репетициях столкнулись с чем-то принципиально новым и непривычным для них...

— Я думаю, что метод, который Алек­сандр Гончарук избрал для создания «Шантеклера», он сам открывал для себя вместе с нами. Сразу возникло мно­жество путей, и процесс работы был в некоторой степени сумбурным, но имен­но в этом и заключается его прелесть. Когда нам было что-то не понятно на репетиции и мы задавали ему вопросы, чтобы разобраться, он не всегда мог нам четко ответить. Он осознавал это на уровне эмоций, а конкретных слов часто не мог подобрать. Для нас такая система общения была непривычной, ведь мы тогда еще не знали его режиссерского языка. Но именно в этой эмоционально­сти и сумбурности скрывается самое важное, какая-то внутренняя буря, кото­рая делает наш театр сродни итальянс­кому, даже экспрессионистическому. На сдаче, а потом и на премьере, появилось ощущение настоящего полета, потому что репетиционный сумбур в конечном итоге вырос в нечто крепкое и органич­ное. Наверное, это произошло еще и по­тому, что режиссер сам очень органичен.

• У тебя, как у помощника режиссера, вероятно, была определенная свобода?

— Конечно, свобода есть всегда. Что касается моего персонажа, то я, как мне позже признался Александр Анатолье­вич, предложил совсем другое решение, которое, тем не менее, его устроило. Ре­жиссер вправе не принять чужую идею. Но если она способна обогатить спектакль, то нет смысла от нее отказы­ваться.

• Когда было решено, что «Шантек­лер» будет именно «игрой в театр»?

— Эта идея практически с первых дней витала в воздухе. Мы начинали с каких-то неожиданных этюдов, с поиска, с от­крытия этой самой игровой природы. Что представляет из себя театр? Откуда появляется в нём игровое начало? Нам было интересно искать ответы на эти вопросы, пытаться самим создать новую органику. Ведь играть — это и значит ис­кать. Это же настоящий кайф! Я сыграл всего три спектакля, но за это время ус­пел почувствовать кураж.

Философия

• ТЕБЕ никогда не хотелось сыграть в «Шантеклере» другого персонажа?

Нет. Зачем? Дрозд — это ключевая роль (я считаю ее своим актерским до­стижением)! Когда на репетиции мы делали этюды, каждому было предло­жено сыграть Шантеклера. Я отказал­ся, не захотел даже пробовать.

• Но ведь это могло помочь луч­ше узнать своего героя?
• Я знаю о нем все. Конечно, это знание пришло не сразу, и в начале возникали некоторые сложности. Но сейчас я знаю его лучше, чем когда-либо. Это тот герой, для которого уже давно, как поется в нашей пес­не, «вся прелесть ожидания пропа­ла». Дрозда нельзя назвать злодеем, это персонаж со своей философией. Он не понимает и не признает весь этот «поэтический театр», всю эту розовость. Это тот, кто легко управ­ляет вниманием окружающих, пото­му что знает: люди всегда будут лю­бить гладиаторские бои и получать удовольствие от реалити-шоу. Вот она, логика. И Дрозд здесь честен, потому что он не скрывает своих взглядов и не верит, что человек спо­собен освободиться от всего этого. По той же причине он не принимает и созидательную энергию Шантек­лера. Что мне сказать человеку, ко­торый меня никогда не поймет и ко­торого никогда не пойму я? Дрозд и Шантеклер — два разных взгляда не только на театр, но и на культуру вообще.
• Сейчас на роль Дрозда введен Игорь Мельников. Вам не удалось обсудить с ним эту тему?
• Нет. У Игоря получился другой Дрозд, и это очень хорошо. Было бы не правильно, если бы он старался воспроизвести то, что делил я. Естественно, нужно сохранить узловые моменты, но все остальное он дол­жен придумать сам — найти интерес­ные ходы и осуществить свой инди­видуальный поиск.
• А что ты, как зритель, ждешь от театра?

— Я редко хожу в театр. Сегодня он стал каким-то тяжеловесным. Если спектакль можно объяснить нормаль­ным легким языком, значит, это насто­ящий шедевр, который способен вы­зывать эмоции. Театр не имеет права быть скучным, он должен потрясать, быть всегда напряженным, оригиналь­ным и непредсказуемым.

Валерия Калашникова

 «Аргументы и факты», №3 / 2005 г.