Когда встречаешься в искусстве с рефлексией артистов по поводу своей профессии, будь то актеры, музыканты или режиссеры, всегда чувствуешь себя незваным гостем на чужой вечеринке.

Возникает ощущение, что подслушал некую интимную историю, которую тебе то ли не положено знать, то ли не понять полностью по неопытности. «Убийство Гонзаго», премьерная постановка Лицейского театра, названная создателями спектаклем в жанре «мышеловка», —  в некотором роде как раз такая история и есть.

Чарльз, директор некогда известной, но ныне бедствующей бродячей труппы, получает от придворного советника Полония приглашение выступить в замке Эльсинор перед самим королем Клавдием. С одной стороны, предложение сдобрено увесистым мешком с деньгами, с другой – принц Гамлет втайне предлагает добавить в пьесу одну страницу, собственноручно им написанную, что для актеров связано с определённым риском умереть на плахе после долгих пыток. Как бы то ни было, отказываться уже поздно – мышеловка готова, и вопрос только в том, кто в неё попадет.

В постановке есть все элементы хорошего спектакля, начиная с мелочей. Есть разной степени тревожности музыка, ритмически и гармонически выстроенная по средневековым канонам и сотканная из грохочущих барабанов и беспокойных скрипичных всхлипов. К сожалению, вся эта красота звучит так, будто сыграна на дешевом синтезаторе, и это временами напоминает о том, что мы всё ещё в XXI веке. Есть предельно функциональные декорации – две железные решетки, которые при перестановке оказываются то воротами замка, то застенками камеры пыток, то королевскими залами, но чаще всего — той самой, готовой захлопнуться, мышеловкой, в которой постоянно путаются все до единого персонажи. Есть тонко выстроенный свет, который только на время антракта позволяет вспомнить, что ты находишься в зрительном зале, а не в освещенном факелами средневековом каменном замке.

Есть гармоничное сочетание персонажей – Чарльз, главный Герой с большой буквы, который всегда знает, как правильно поступить и просчитывает события наперед, и его верная жена Элизабет; вставшая между ними юная и соблазнительная Амалия и упитанная крыса Полоний; беспечный, стремящийся к славе Генри и умудренный опытом осторожный Бенволио;  Суфлер без имени и принципов и благородный Горацио; страшный Палач, злой рок во плоти, равнодушная и беспощадная машина по уничтожению человеческих жизней, – и юная жизнерадостная Офелия, воплощение противостоящей року энергии творчества.

Есть, в конце концов, универсальная история, объединяющая комедию и трагедию. Насколько смешна пародийная дуэль двух персонажей или первые репетиции бродячего театра, настолько же нещадно режет тупым лезвием по сердцу сцена с потерявшей рассудок Офелией, чье сознание отгородилось от кошмарной реальности судорожным смехом, и столь же стабильно вышибает слезу исповедь Элизабет перед распятым на дыбе полумертвым мужем.

Все это есть, и все это работает потрясающе на рядового зрителя – мы и смеемся, и потираем глаза, чтобы не заплакать, и что только не. Но есть кроме этого и еще кое-что — размышления о сути театра и о смысле работы и жизни актера: служить искусству и быть верным самому себе. Спектакль бродячих артистов в конечном счете повергает в прах всевластие коварного монарха, правда искусства побеждает слепой рок, а то, что в обычном мире кажется сумасшествием и инфантильностью, на деле оказывается пророческой силой, движущей судьбой целой страны.

Всё это отличает постановку от рядового хорошего спектакля: помимо стандартного набора эмоций и обязательного катарсиса, по окончании то ли чувствуешь некоторую неловкость за случайно подслушанную тайну, то ли ощущаешь, будто побывал на экскурсии в некий секретный, доселе неведомый мир.

Павел Креслинг

«Вечерний Омск», №42 (306) / 16 октября 2013 г.