Обычно актёры вспоминают, как почувствовали своё призвание ещё в детстве, как буквально со школьной скамьи мечтали о театре, и с тех пор вся жизнь их была упорным восхождением к сцене. Артист Драматического Лицейского театра Евгений Точилов — редкое исключение. По образованию он преподаватель физики. Профессиональным актёром стал неожиданно. Просто пришёл как-то раз в театр за компанию с другом. И остался всерьёз и надолго…

Первой постановкой, в которой он играл, был спектакль «Скифы». По­том была яркая заметная роль «парня с соседнего двора» в сентиментальном фарсе «Комок», благодаря которой мо­лодого талантливого актёра узнал и полюбил зритель. А теперь без Точилова не обходится ни один спектакль в Лицейском… Есть в творческом багаже «лицеиста» и высокие награды: актёр неоднократно становился лауреатом и дипломантом областного ежегодного конкурса-фестиваля «Лучшая театраль­ная работа» в разных номинациях, а в 2012 году получил премию имени народ­ного артиста СССР А.И. Щёголева «Луч­шая мужская роль» (за роль Маскариля в спектакле «Шалый»). В 2009 году актёр, блестяще воплотив в «Альпийской бал­ладе» героический образ Ивана, покорил европейскую сцену…

1 июня Евгению Точилову исполни­лось 35 лет. Юбилей артиста совпал с 15-летием профессиональной творче­ской деятельности. По этому случаю в стенах родного Лицейского театра ак­тёр отметил свой первый в жизни бене­фис. Это был тёплый, дружеский приём с огромным количеством искромётных, фонтанирующих юмором, поздравлений. И честный разговор по душам. О театре. О себе. О зрителе.

 

35-летие, конечно, не такая уж по­чтенная дата, но всё же… Ощущаете вы свой возраст? Чувствуете, что с годами что-то поменялось вокруг?

Конечно, ощущаю. Когда я пришёл в Ли­цейский театр, был самым младшим в труп­пе, теперь я самый старый актёр театра. Есть такая роскошь в Лицейском — в 35 лет можно стать самым старым актёром. Тут уже, конеч­но, и отношение к тебе другое, и ответствен­ность. Постоянно замечаешь, что на тебя смо­трят. Твоё поведение, хочешь этого или нет, становится примером для молодых актёров, которые каждое движение ловят… Когда я обнаружил это внима­ние, первое время оно меня очень напрягало. Хотелось уйти куда-то, сказать, мол, что вы на меня смотрите?.. Потом понял: от внимания никуда не денешься. Коль стал старым актёром, обязан давать что-то молодым. Они должны смотреть на тебя, учиться. Как их научишь, такие вокруг тебя партнёры и будут. Твоё отношение к театру они принимают для себя за точку отсчёта и на­чинают от неё двигаться дальше.

Вообще с самого детства у меня было очень много увлечений: лыжи, хоккей, танцы, бокс, борьба, самбо… Но потом, когда проходил первый запал, я остывал: сна­чала одну тренировку пропускал, потом — вторую, тре­тью… Театр — это первое увлечение, с которым я не рас­стаюсь вот уже 15 лет. Он надоесть не может никогда, потому что всё время разный: каждый раз открываешь его с совершенно иной стороны. И знаешь, что впереди будет ещё что-то новое. Театр — это жизнь.

Что вы считаете своим личным самым боль­шим достижением в актёрской профессии, кото­рым гордитесь?

Я бы не стал выделять какую-то работу. Моей гор­достью является другое — терпение. Со стороны кажет­ся, что актёрская профессия — это очень ярко, красиво. Но когда начинаешь работать, оказывается, что внутри много подводных камней. Ты постоянно должен переша­гивать через самого себя. Если, к примеру, играешь от­рицательного героя и в жизни так, как он, никогда бы не поступил, то чтобы сыграть этот персонаж, должен вну­тренне оправдать его, сделать его поступок своим. Если работаешь с партнёршей, должен влюбиться. Неважно, какая она. Нужно найти в ней то, что тебе понравится. А когда всё закончится — «разлюбить»… Когда делаешь всё это по-настоящему, психологически очень тяжело. Потому что это начинает переноситься в жизнь… Ино­гда бывают моменты, когда думаешь: зачем мне всё это надо? зачем я себе психику порчу? Тем более, сейчас система Станиславского в театрах не особо принята. Сейчас нужен эпатаж, гротеск. Внутренняя актёрская работа, проживание на второй план отходят… В такие моменты, когда хочется всё бросить, терпение выруча­ет. Думаешь, ладно, посмотрим, что будет дальше, по­терплю ещё чуть-чуть… А дальше находится какое-то решение. Сложный период проходит, открывается новое дыхание… Поэтому считаю, что в актёрской профессии терпение — одно из сильнейших качеств.

Знакомо ли вам такое понятие, как творче­ский кризис?

Творческий кризис, думаю, бывает у всех актё­ров. Периодически он проявляется и у меня. Бывает, работая над спектаклем, начинаешь использовать уже проверенные ходы. Но к каждому спектаклю, к каждо­му персонажу нужно найти свой ключ. Поэтому, когда начинаешь применять прежние наработки, рано или поздно вступаешь в конфликт с материалом, с режиссё­ром… Конфликт — это своеобразная искра. Начинаешь работать, а у тебя либо получается и начинает рождать­ся живая материя — то, что, собственно, и называется спектаклем, либо не получается: вроде делаешь то же самое, что на прошлом спектакле, а люди не смеются, вроде работаешь, выкладываешься, а энергетической отдачи нет никакой… В тот промежуток, когда не полу­чается, начинается спад. Думаешь: я не актер, зачем я выбрал эту профессию?.. В разных спектаклях прохо­дишь этот период по-разному: где-то — полегче, где-то — со слезами, с сумасшествием. Но он всегда присутству­ет. Без творческого кризиса не было бы ни взлётов, ни откровения. Есть, может быть, гениальные актёры, ко­торые точно знают, как нужно делать, сразу идут по на­черченной линии и добиваются результата. У меня так не получается. Я не знаю, откуда будет открытие обра­за. Для меня он всегда неожиданно открывается…

Бывает, что устаете играть одну и ту же роль?

Мне повезло — я ведущий актёр, ролей у меня много и они разные. И потом — спектакль всегда живёт. У него есть первоцвет, есть стадия, когда он прочно становится на ноги, есть стадия, когда стареет или когда приходят новые актёры. Он всегда меняется… Но бывают момен­ты, когда ты теряешь нить спектакля. У меня было такое в спектакле «Ревнивая к себе самой». Мы репетирова­ли с актёром, который работает сейчас в другом театре: он — главный герой, а я — слуга. Хороший тандемчик, зал просто лежал от хохота. Потом актёр уехал, и на его ме­сто пришёл совсем молодой мальчик, который был за­жатым, его ещё многому учить нужно было. Спектакль сразу многое потерял. Основная действующая линия свалилась на меня. Я держал всё действие на себе. Но через какое-то время спектакль вдруг перестал быть смешным. Я начал уставать, не чувствовал ника­кой отдачи. И не мог понять, в чём дело, до той поры, пока не увидел спектакль на записи: мы работали с этим актёром как два главных героя, не было никакого взаимодействия. Потом я осо­знал, что парень-то вырос, у него появилась уве­ренность на сцене. После этого стало интересно играть, и спектакль моментально задышал… Ког­да зритель отдаёт тебе энергию, играть всегда интересно. Как только ты где-то что-то упустил, играть тяжело, даже если это премьера. Самый жёсткий спектакль, когда зритель не отдаёт энер­гию. Выходишь на поклон — и тишина. Домой идёшь, как тряпка, выжатый.

Кто из актёров, режиссёров является для вас ориентиром в творческой профес­сии? Можете назвать того, кто повлиял на вас?

На моё становление очень сильно повлиял Вадим Станиславович Решетников, первый учи­тель. Очень много в моей актёрской профессии дал Сергей Родионович Тимофеев. Причём, я считаю, повезло, что так сложилась моя актёр­ская судьба, что сначала моим режиссёром был Решетников, а потом Тимофеев. Решетников всё очень сильно и жёстко застраивал, выжимал из тебя, выстраивал каждое движение в жёсткий рисунок. Потом в этом рисунке ты начинал от­таивать, чувствовать свободу, постепенно вы­растать в нём и делать его своим. А Тимофеев даёт полную свободу. Он будет много тебе рас­сказывать и ждать, пока сам не натолкнёшься на образ, пока он не вырастет в тебе без всякой застройки. Это две разные школы. Если они правильно стыкуются, то очень ценны с точки зрения образования, обучения… Из актёров, которые на меня повлияли, я безумно обожаю Евгения Павловича Леонова. Есть люди, ко­торые могут чему-то научиться, а есть люди, одарённые от Бога. Я смотрю на него в кино и не могу понять, как он работает. Он всё делает по-настоящему. Это тот талант, которому я бе­лой завистью завидую. Есть такой человек и в нашей Драме. Это Валерия Ивановна Прокоп. Для меня — верх магии, когда видишь, о чём думает человек. Тогда взгляд оторвать не мо­жешь. Как этого достичь, как до этого уровня подняться, я не знаю.

Что такое, на ваш взгляд, удачная ак­тёрская судьба?

Наверное, во все времена она разная. Но в наше время — это умение сохранить некий баланс: по-настоящему жить в творчестве и не остаться с голым задом. У нас, актёров, нет такой социальной защиты и гарантии, что при выходе на пенсию тебя не сдадут в геронто-логический центр и не забудут. Актёр обязан думать, что будет дальше. Было время, когда была романтика: вся жизнь — на алтарь ис­кусства. А сейчас, пока работаешь — ты рабо­таешь. Как говорят в Москве, пока медийное лицо, пока на тебя ходят — ты можешь суще­ствовать. Отошёл — моментально забывают. Это несправедливо, неправильно. Но таковы жёсткие законы бизнеса. Поэтому о себе ду­мать нужно самому. На старость откладывать. Или па­раллельно преподавать. Имея актёрскую профессию, ты всегда должен иметь запасной вариант, чтоб в слу­чае необходимости была возможность уйти в другую профессию…

Хотя, возможно, актёр должен отказаться от всего, от семьи, от нормального существования, вести от­шельнический образ жизни. Экспериментировать, пси­хологические опыты ставить, чтобы потом начиналась какая-то запредельная магия. Может быть, и так… Ак­тёрство — это ведь аптека для человеческих душ. Люди должны приходить и получать от живой жизни на сцене эмоции: смеяться, плакать… Когда мы играем «Гарнир по-французски», люди выходят со спектакля, вытирая слезы от смеха, и говорят «спасибо». Жизнь тяжёлая, людям хочется посмеяться, отдохнуть, уйти от про­блем, сбросить энергетику отрицательную. А ещё есть в нашем театре спектакль «Прекрасное далёко». После этого спектакля одна женщина часа три плакала на ла­вочке возле театра. Видимо, из неё «вышибло какую-то пробку». Что ещё в мире по силе воздействия может де­лать такие вещи, как актёрство, театр? Поэтому театры нужны и актёры нужны. И они должны иметь пенсии и право на достойное существование. Неправильно, ког­да людей выкидывают.

Какие вещи несовместимы со сценой?

На сцене я не приемлю равнодушие. Когда человек приходит на сцену, как на работу. Когда человеку ста­новится неинтересно, но он работает из-за денег, либо из-за места, либо из-за того, что в жизни менять что-то поздно. Хуже этого я не видел. Начинается злоба на партнёров. Это чёрная яма, чёрная дыра, которая за­сасывает. Это пример несчастливой актёрской судьбы. Если человек выбрал актёрскую профессию, но не уга­дал, это самое ужасное. Лучше уж всё бросить.

Актёр — человек публичный. Случалось ли, что интерес к вашей персоне был вам неприятен?

Я живу в провинциальном городе, и у нас чело­век публичный — это совсем не так, как в Москве, через меру. За мной папарацци не следят, не фотографиру­ют, и моя публичность заканчивается, как только я отъ­ехал от театра метров на 30 — 50. У меня в жизни было немного случаев, когда меня узнавали. Один раз мы с друзьями отдыхали в «Маяковском», подошла женщина и спросила: «Это вы служите в Лицейском?». Мне по­нравилось слово «служите», потому что актёрство — это всё же служение. То, что люди так относятся к тому, что ты для них делаешь, очень мощная подпитка. Приятно осознавать, что энергетика, которой ты держишь зал, остаётся, и люди помнят об этом долго.

Ходите ли вы в другие театры? Какие из по­следних увиденных вами спектаклей можете от­метить?

Я давно уже не был в других театрах. Не потому, что не хочу, а потому, что наши спектакли совпадают. У меня большая занятость: порядка 18 спектаклей в ме­сяц. Когда появляется свободное время, оказываюсь перед выбором: либо сходить на спектакль, либо по­сидеть дома с женой и с ребёнком. Когда получается вырваться, хожу не на спектакли, а на актёров: на Ва­лерию Прокоп, на Влада Пузырникова. Сама история, которую они играют, из головы вылетает очень быстро, я смотрю, как они играют, впитываю их ма­стерство. Влад, например, по своей яркости в Москве был бы одним из самых знамени­тых комедийных актеров: он способен очень быстро переключаться со своей мимикой, пластикой… У нас много талантливых актё­ров. Удивлён, почему в Омске до сих пор нет киностудии. С такими актёрами, как в Омске, кино снимать можно. В 2010 году мы с Мак­симом Дьячуком сняли фильм «Три дня войны». Сняли абсолютно без денег, за два дня, на голом энтузиазме. Понятно, что сце­нарий хромал, что были недоработки… Но если бы на этот фильм выделили несколько миллионов и полгода на съёмочный процесс, это был бы шикарный фильм.

Какие спектакли интересны совре­менному зрителю?

Это вопрос, на который, если ответишь, то, наверное, будешь самым успешным ре­жиссёром. Мне кажется, жизнь сильно поме­няла свой темп. Сейчас кино очень динамич­ное, оно не отпускает зрителя. Но зачастую в ущерб линии драматической. Смотришь фильм — всё ярко, интересно, прекрасные спецэффекты, графика, комедийная линия, а про что фильм — не знаешь. Выходишь из кинозала с ощущением пустоты, что тебя не­много обманули. Эту проблему способен ре­шать театр. По классическим меркам он уже не может существовать: с мхатовскими пау­зами и т.д. Он должен стать более динамич­ным, современным, но содержать настоящую жизнь на сцене, чтоб не потерялась душа.

Если бы вы были режиссёром, о чём бы вы ставили спектакль?

О жизни. О том, что происходит в наше время. В театре люди должны узнавать себя, театр дол­жен помогать людям. В своё время это хорошо делал Шукшин. Современность — это не перформанс. Перформанс — это всего лишь определённая краска, фор­ма, способ. Может, в этом моя недоразвитость проявля­ется, но меня это не трогает. Говорить нужно про то, что наболело у людей.

Говорят, актёры — народ суеверный. Склонны ли к суевериям вы?

Я бы так не сказал. Но, когда во время репетиции текст пьесы падает, поднимаю и сажусь на него. Так все делают.

С чем связана самая большая радость в вашей жизни?

С рождением сына. Когда родилась дочь, я был ещё пацан 24-25 лет. Поэтому она мне, скорее, как друг. Сейчас мне 35 лет, ей — 12. Я её безумно люблю. Но она уже почти взрослый человек. А для сына я сейчас — весь мир. Это настоящее счастье.

Вы хотели бы, чтобы ваши дети были актё­рами?

Выбирать актёрскую профессию очень опасно. Это игра в русскую рулетку. Пока обучаешься актёр­скому мастерству, теряешь золотые годы, не приобре­таешь никакую профессию. А если вдруг тебе разонравилось?.. Если дети выберут актёрскую стезю, я буду настаивать, чтобы было параллельное обра­зование, чтоб сначала была профессия призем­лённая, а потом уже — пожалуйста, актёрская.

Есть ли у вас какие-то осознанные, про­чувствованные истины, которые вам хоте­лось бы передать своим детям?

Набор истин знал в 18 лет. Потом складыва­лись такие жизненные ситуации, когда я был не совсем хорошим, делал не совсем правильные поступки, за которые стыдно всю жизнь. Я бы по­советовал своим детям относиться к себе с любо­вью. Не с эгоизмом, а именно с любовью. Когда себя не любишь, то всё вокруг будешь оценивать с отрицательной точки зрения. Это неправильно. Мы все имеем право на своё счастье, на свою любовь… А ещё я посоветовал бы им относиться с любовью и пониманием к окружающим. Наши миры всё время пересекаются, и ты невольно можешь сделать человеку больно. Нужно быть внимательным к людям, стараться никого не по­ранить. А чтобы не поранить — надо любить.

 

Беседу вела Наталья Елизарова

«Омск театральный», №37 (59) / октябрь 2014 г.